А л е к с е е в к и й  н а р о д н ы й  т е а т р  -  с т у д и я  

                           В О П Р О С "


Пятница, 29.03.2024, 01:30
» Меню
» Архив записей
» Мини-чат
Завтраже во всех девчоночьих уборных повесить хорошие зеркала.Слышишь, Михеич? Купить и повесить.-- Кокоток растить будем? -- ядовито улыбнулась ВалентинаАндроновна.-- Не кокоток, а женщин. Впрочем, вы не знаете, что этотакое.Валентина Андроновна проглотила обиду, но письмо все женаписала. Куда следует. Но там на это письмо не обратилиникакого внимания, то ли приглядывались к новому директору, толи у этого директора были защитники посильнее. Классыперемешали, дежурных ликвидировали, зеркала повесили, чем ипривели девочек в состояние постоянно действующего ажиотажа.Появились новые бантики и новые челки, на переменах школапобедно ревела сотнями глоток, и директор был очень доволен.-- Жизнь бушует!-- Страсти преждевременно будим,-- поджимала губыВалентина Андроновна.-- Страсти -- это прекрасно. Хуже нет бесстрастногочеловека. И поэтому надо петь!Специальных уроков пения в школе не было из-за отсутствияпедагогов, и директор решил вопрос волюнтаристски: отдал приказоб обязательном совместном пении три раза в неделю.Старшеклассников звали в спортзал, директор брал в руки личныйбаян и отстукивал ритм ногой.Мы красные кавалеристы, И про насБыл ими и к и речистые Ведут рассказ...Эти спевки Искра очень любила. У нее не было ни голоса, нислуха, но она старалась громко и четко произносить слова, откоторых по спине пробегали мурашки:Мы беззаветные герои все...А вообще-то директор преподавал географию, но своеобразно,как и все, что делал. Он не любил установок, а темпаче--указаний и учил не столько по программе, сколько посовести большевика и бывшего конармейца.-- Что ты мне все по Гангу указкой лазаешь? Плаватьпридется, как-нибудь разберешься в притоках, а не придется, таки не надо. Ты нам, голуба, лучше расскажи, как там народбедствует, как английский империализм измывается над трудящимсялюдом. Вот о чем надо помнить всю жизнь!Это когда дело касалось стран чужих. А когда своей,директор рассказывал совсем уж вещи непривычные.-- Берем Сальские степи.-- Он аккуратно обрисовывал степина карте.-- Что характерно? А то характерно, что воды мало, иесли случится вам летом там быть, то поите коня с утра обильно,чтоб аж до вечера ему хватило. И наш конь тут не годится, надона местную породу пересаживаться, они привычнее.Может, за эти рассказы, может, за демократизм и простоту,может, за шумную человеческую откровенность, а может, и за всеразом любила директора школа. Любила, уважала, но ипобаивалась, ибо директор не терпел наушничанья и, если ловиллично, действовал сурово. Впрочем, озорство он прощал: непрощал лишь озорства злонамеренного, а тем более хулиганства.В восьмом классе парень ударил девочку. Не случайно, идаже не в ярости, а сознательно, обдуманно и зло. Директор самвышел на ее крики, но парень убежал. Передав плачущую жертвуучительницам, директор вызвал из восьмого класса всех ребят иотдал приказ:-- Найти и доставить. Немедленно. Все. Идите. К концузанятий парня приволокли в школу. Директор выстроил в спортзалевсе старшие классы, поставил в центр доставленного и сказал:-- Я не знаю, кто стоит перед вами. Может, это будущийпреступник, а может, отец семейства и примерный человек. Нознаю одно: сейчас перед вами стоит не мужчина. Парни и девчата,запомните это и будьте с ним поосторожнее. С ним нельзядружить, потому что он предаст, его нельзя любить, потому чтоон подлец, ему нельзя верить, потому что он изменит. И такбудет, пока он не докажет нам, что понял, какую совершилмерзость, пока не станет настоящим мужчиной. А чтоб ему былопонятно, что такое настоящий мужчина, я ему напомню. Настоящиймужчина тот, кто любит только двух женщин. Да, двух, что засмешки! Свою мать и мать своих детей. Настоящий мужчина тот,кто любит ту страну, в которой он родился. Настоящий мужчинатот, кто отдаст другу последнюю пайку хлеба, даже если емусамому суждено умереть от голода. Настоящий мужчина тот, ктолюбит и уважает всех людей и ненавидит врагов этих людей. Инадо учиться любить и учиться ненавидеть, и это самые главныепредметы в жизни!Искра зааплодировала первой. Зааплодировала, потому чтовпервые видела и слышала комиссара. И весь зал зааплодировал занею.-- Тише, хлопцы, тише! -- Директор заулыбался.-- Междупрочим, в строю нельзя в ладоши бить.-- Он повернулся к парню,усердно изучавшему пол, и в мертвой тишине сказал негромко ипрезрительно: -- Иди учись. Средний род.Да, они очень любили своего директора Николая ГригорьевичаРомахина. А вот свою новую классную руководительницу ВалентинуАндроновну не просто не любили, а презирали столь дружно иглубоко, что не затрачивались уже ни на какие иные эмоции.Разговоров с нею не искали: терпеливо выслушивали, стараясь неотвечать, а если отвечать все же приходилось, то пользовалисьответами наипростейшими: "да" и "нет". Но Валентина Андроновнабыла далеко не глупа, прекрасно знала, как к ней относятся, и,не найдя путей к умам и душам, начала чуть-чуть, самую малостьзаискивать. И это "чуть-чуть" было тотчас же отмечено классом.-- Что-то наша Валендра заюлила? -- громко удивился ПашкаОстапчук.-- Льет масло в будущие волны страстей человеческих,-- спафосом изрекла Лена Бокова.-- Ворвань она льет, а не масло,-- проворчал просвещенныйфилателист Жорка Ландыс.-- Откуда у такой задрыги масло?-- Прекрати,-- строго сказала Искра.-- О старших так неговорят, и я не люблю слово "задрыга".-- А зачем же произносишь, если не любишь?-- Для примера.-- Искра покосилась на Вику, отметила, чтоона улыбается, и расстроилась.-- Нехорошо это, ребята.Получается, что мы злословим всем классом.-- Ясно, ясно, Искра! -- торопливо согласился ВалькаЭдисон.-- Действительно, в классе не надо. Лучше дома.Но Валентина Андроновна вовсе не ограничивала свои целиклассом. Да, ей хотелось властвовать над умами и душамистроптивого 9 "Б", но заветной мечтой оставалось все же не это.Она твердо была убеждена, что школа -- ее школа, где она целыхполгода правила единовластно,-- ныне попала в руки авантюриста.Вот что мучило Валентину Андроновну, вот что заставляло ееписать письма по всем адресам, но письма эти пока не имелиответа. Пока. Она учитывала это "пока".Неуклонно борясь со школьным руководством, она не думала окарьере даже тайно, даже про себя. Она думала о линии, и этасегодняшняя линия нового директора вполне искренне, до слез иотчаяния, представлялась ей ошибочной. Искренне ВалентинаАндроновна боролась не за личное, а за общественное благо.Ничего личного в ее аскетической жизни одинокой и необаятельнойженщины давно уже не существовало.В воскресенье веселились, в понедельник вспоминали обэтом, а во вторник после уроков Искру вызвала класснаяруководительница.-- Садись, Искра,-- сказала она, плотно прикрывая дверь 1"А", в котором принимала для разговоров наедине.В отличие от Зиночки Искра не боялась ни вызовов, ниотдельных кабинетов, ни бесед с глазу на глаз, посколькуникогда не чувствовала за собой никакой вины. А вот Зиночкачувствовала вину -- если не прошлую, то будущую -- и отчаяннобоялась всего.Искра села, одернула платье -- это ужасно, когда торчатколенки, ужасно, а ведь торчат! -- и приготовилась слушать.-- Ты ничего не хочешь мне рассказать?-- Ничего.-- Жаль,-- вздохнула Валентина Андроновна.-- Как тыдумаешь, почему я обратилась именно к тебе? Я могла быпоговорить с Остапчуком или Александровым, с Ландысом илиШефером, с Боковой или Люберецкой, но я хочу говорить с тобой,Искра.Искра мгновенно прикинула, что вся названная компания былана дне рождения и что среди всех не названы лишь Саша и Зина.Саша уже не был учеником 9 "Б>>, но Зиночка...-- Я обращаюсь к тебе не только как к заместителюсекретаря комитета комсомола. Не только как к отличнице иобщественнице. Не только как к человеку идейному ицелеустремленному.-- Валентина Андроновна сделала паузу,-- но ипотому, что хорошо знаю твою маму как прекрасного партийногоработника. Ты спросишь: зачем это вступление? Затем, что врагииспользуют сейчас любые средства, чтобы растлить нашу молодежь,чтобы оторвать ее от партии, чтобы вбить клин между отцами идетьми. Вот почему твой святой долг немедленно сказать...-- Мне нечего вам сказать,-- ответила Искра, лихорадочносоображая, что же они такое натворили в воскресенье.-- Да? А разве тебе неизвестно, что Есенин--поэтупадочнический? А ты не подумала, что вас собрали под предлогомрождения -- я проверила анкету Шефера: он родился второгосентября. Второго, а собрал вас через три недели! Зачем? Не длятого ли, чтобы ознакомить с пьяными откровениями кулацкогопевца?-- Есенина читала Люберецкая, Валентина Андроновна.-- Люберецкая? -- Валентина Андроновна была явно удивлена,и Искра не дала ей опомниться.-- Да, Вика. Зина Коваленко напутала в своей информации.Это был пробный шар. Искра даже отвернулась, понимая, что идетна провокацию. Но ей необходимо было проверить подозрения.-- Значит, Вика? -- Валентина Андроновна окончательноутеряла наступательный пафос.-- Да, да. Коваленко много болталалишнего. Кто-то ушел из дома, кто-то в кого-то влюбился, кто-точитал стихи. Она очень, очень несобранная, эта Коваленко! Нучто же, тогда все понятно, и... и ничего страшного. ОтецЛюберецкой -- виднейший руководитель, гордость нашего города. ИВика очень серьезная девушка.-- Я могу идти?-- Что? Да, конечно. Видишь, как все просто решается,когда говорят правду. Твоя подруга Коваленко очень, оченьнесерьезный человек.-- Я подумаю об этом,--сказала Искра и вышла. Онаторопилась к несерьезному человеку, зная, что любопытнаяподружка непременно ждет ее во дворе школы. Ей необходимо былообъяснить кое-что про сплетни, длинный язык и легкомысленнуюсклонность к откровениям.Зиночка весело щебетала в обществе двух десятиклассниковЮрия и Сергея, а вдали маячил Артем. Искра молча взяла подружкуза руку и повлекла за собой; Артем двинулся было за ними, ноодумался и исчез.-- Куда ты меня тащишь?Искра завела Зину за угол школы, втиснула в закуток увхода в котельную и спросила без предисловия:-- Ты кто--идиотка, сплетница или предатель? Вместо ответаЗиночка тут же вызвала на помощь слезы. Она всегда прибегала кним в затруднительных случаях, но на сей раз это было ошибкой.-- Значит, ты предатель.-- Я? -- Зина враз перестала плакать.-- Ты что наговорила Валендре?-- А я наговорила? Она поймала меня в уборной передзеркалом. Стала ругать, что верчусь и... кокетничаю. Это онатак говорит, а я вовсе не кокетничаю и даже не знаю, как этоделают. Ну, я стала оправдываться. Я стала оправдываться, а она-- расспрашивать, подлая. И я ничего не хотела говорить,честное слово, но... все рассказала. Я не нарочно рассказала,Искорка, я же совсем не нарочно.Осторожно всхлипывая, Зиночка говорила что-то еще, ноИскра уже не слушала, а размышляла. Потом скомандовала:-- Утрись, и идем к Люберецким.-- Куда? -- От удивления Зиночка мгновенно пересталавсхлипывать.-- Ты подвела человека. Завтра Вику начнет допрашиватьВалендра, и нужно, чтобы она была к этому готова.-- Но мы же никогда не были у Люберецких.-- Не были, так будем. Пошли!Вика гордилась своим отцом не меньше, чем Искра мамой. Ноесли Искра гордилась про себя, то Вика -- открыто ипобедоносно. Гордилась его наградами: орденом боевого КрасногоЗнамени за гражданскую войну и орденом за высокие достижения вмирном строительстве. Гордилась его многочисленными именнымиподарками от наркома, фотоаппаратами и часами, радиоприемникамии патефонами. Гордилась его статьями, его боевыми заслугами впрошлом и его прекрасными делами в настоящем.Мать Вики давно умерла. Первое время с ними жила тетя --сестра отца; позднее она вышла замуж, переехала в Москву инавещала Люберецких нечасто. Хозяйство вела домработница, бытбыл налажен, девочка росла и развивалась нормально, и тете не очем было особенно беспокоиться. Беспокоился всегда самЛюберецкий. И с каждым годом беспокоился все больше именнопотому, что дочь нормально росла и нормально развивалась.Беспокойство выражалось в крайностях. Страх за нее породилмашину, доставлявшую Вику в школу и из школы, в театр и изтеатра, за город и домой. Желание видеть ее самой красивойпривело к заграничным нарядам, прическам и шубкам, которые былибы впору молодой женщине, а не девочке, только-тольконачинавшей взрослеть. Он сам невольно торопил ее развитие,гордился, что развитие это обогнало ее сверстниц, и тревожилсязамкнутостью дочери, не догадываясь, что замкнутость Вики иесть результат его воспитания.Вика очень гордилась отцом и очень тяготиласьодиночеством. Но была самолюбива, больше всего боялась, чтокто-нибудь вздумает ее жалеть, и поэтому внезапный визитдевочек был ей неприятен.-- Извини, мы по важному делу,-- сказала Искра.-- Какое зеркало! -- ахнула Зина: зеркала были ееслабостью.-- Старинное,-- не удержалась Вика.-- Папе подарилзнакомый академик.Она хотела провести девочек к себе, но на голоса вышелпапа -- Леонид Сергеевич Люберецкий.-- Здравствуйте, девочки. Ну, наконец-то и у моей Википоявились подружки, а то все с книжками да с книжками. Оченьрад, очень! Проходите в столовую, я сейчас подам чай.-- Чай может подать Поля,-- с легким неудовольствиемсказала Вика.-- Может, но я лучше,-- улыбнулся отец и ушел на кухню. Зачаем Леонид Сергеевич ухаживал за девочками, угощал пирожными иконфетами в нарядных коробках. Искру и Зину смущали пирожные:они привыкли есть их только по великим праздникам. Но отец Википри этом шутил, улыбался, и ощущение чужого праздника, накотором они оказались незваными гостями, постепенно оставилодевочек. Зиночка вскоре завертелась, с любопытством разглядываяхрусталь за стеклами дубового буфета, а Искра неожиданноразговорилась и тут же поведала о беседе с учительницей.-- Девочки, это все несерьезно.-- Отец Вики тем не менеепочему-то погрустнел и тяжело вздохнул,-- Никто Сергея Есенинане запрещал, и в стихах его нет никакого криминала. Надеюсь,что ваша учительница и сама все понимает, а разговор этот, чтоназывается, под горячую руку. Если хотите, я позвоню ей.-- Нет,-- сказала Искра.-- Извините, Леонид Сергеевич, нов своих делах мы должны разбираться сами. Надо вырабатыватьхарактер.-- Молодец. Должен признаться, я давно хотел с вамипознакомиться, Искра. Я много наслышан о вас.-- Папа!-- А разве это тайна? Извини.-- Он снова обратился кИскре: -- Оказалось, что я знаком с вашей мамой. Как-тослучайно повстречались в горкоме и выяснили, что виделись еще вгражданскую, воевали в одной дивизии. Удивительно отважная быладама. Прямо Жанна д'Арк.-- Комиссар,-- тихо, но твердо поправила Искра. Она ничегоне имела против Жанны д'Арк, но комиссар был все же лучше.-- Комиссар,-- согласился Люберецкий.-- А что касаетсяпоэзии в частности и искусства вообще, то мне больше по душето, где знаки вопросительные превалируют над знакамивосклицательными. Восклицательный знак есть перст указующий, авопросительный -- крючок, вытаскивающий ответы из вашей головы.Искусство должно будить мысли, а не убаюкивать их.-- Не-ет,-- недоверчиво протянула Зиночка.-- Искусстводолжно будить чувства.-- Зинаида! -- сквозь зубы процедила Искра.-- Зиночка абсолютно права,-- сказал Леонид Сергеевич.--Искусство должно идти к мысли через чувства. Оно должнотревожить человека, заставлять болеть чужими горестями, любитьи ненавидеть. А растревоженный человек пытлив и любознателен:состояние покоя и довольства собой порождает леность души. Вотпочему мне так дороги Есенин и Блок, если брать поэтовсовременных.-- А Маяковский? -- тихо спросила Искра.-- Маяковский естьи остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи.-- В огромнейшем таланте Маяковского никто несомневается,-- улыбнулся Леонид Сергеевич.-- Папа был знаком с Владимиром Владимировичем,--пояснила Вика.-- Знаком? -- Зина живо развернулась на стуле.-- Не можетбыть!-- Почему же? -- сказал отец.-- Я хорошо знал его, когдаучился в Москве. Признаться, мы с ним отчаянно спорили, и нетолько о поэзии. То было время споров, девочки. Мы недовольствовались абсолютными истинами, мы искали и спорили.Спорили ночи напролет, до одури.-- А разве можно спорить с...-- Искра хотела сказать "сгением", но удержалась.-- Спорить не только можно, но и необходимо. Истина недолжна превращаться в догму, она обязана все время испытыватьсяна прочность и целесообразность. Этому учил Ленин, девочки. Иочень сердился, когда узнавал, что кто-то стремится перелитьживую истину в чугунный абсолют.В дверь заглянула пожилая домработрица:-- Машина пришла, Леонид Сергеевич.-- Спасибо, Поля.-- Леонид Сергеевич встал, задвинул наместо стул.-- Всего доброго, девочки. Пейте чай, болтайте,слушайте музыку, читайте хорошие стихи. И, пожалуйста, незабывайте о нас с Викой.-- Ты надолго, папа?-- Раньше трех с совещаний не отпускают,-- улыбнулся отеци вышел.Искра долго вспоминала и случайную встречу, и возникшийвдруг разговор. Но тогда, слушая немолодого (как ей казалось)человека с молодыми глазами, она со многим не соглашалась,многое пыталась оспорить, над многим намеревалась поразмыслить,потому что была человеком основательным, любившим докапыватьсядо корней. И шла домой, раскладывая по полочкам услышанное, аЗиночка щебетала рядом:-- Я же говорила, что Вика золотая девчонка, ведь говорилаже, говорила! Господи, восемь лет из-за тебя потеряли. Какаяпосуда! Нет, ты видела, какая посуда? Как в музее! Наверное, изтакой посуды Потемкин пил.-- Истина,-- вдруг неторопливо, точно вслушиваясь,произнесла Искра.-- Зачем же с ней спорить, если она -- истина?-- "В образе Печорина Лермонтов отразил типичные чертылишнего человека..." -- Зина очень похоже передразнилаВалентину Андроновну и рассмеялась.-- Попробуй, поспорь с этойистиной, а Валендра тебе "оч. плохо" вкатит.-- Может, это не истина? -- продолжала размышлять Искра.--Кто объявляет, что истина -- это и есть истина? Ну, кто? Кто?-- Старшие, -- сказала Зиночка.-- А старшим -- ихначальники... А мне налево, и дай я тебя поцелую.Искра молча подставила щеку, дернула подружку засветло-русую прядку, и они расстались. Зина бежала, нарочноцокая каблучками, а Искра шла хоть и быстро, но степенно итихо, старательно продолжала думать.Мама была дома и, как обычно, с папиросой: после тойстрашной ночи, когда за нею случайно подсмотрела Искра, мамастала курить. Много курить, разбрасывая по всей комнате пустыеи начатые пачки "Дели".-- Где ты была?-- У Люберецких.Мама чуть приподняла брови, но промолчала. Искра прошла всвой угол, за шкаф, где стояли маленький столик и этажерка с еекнигами. Пыталась заниматься, что-то решала, переписывала, норазговор не выходил из головы.-- Мама, что такое истина?Мать отложила книгу, которую читала внимательно, свыписками и закладками, сунула папиросу в пепельницу, подумала,достала ее оттуда и прикурила снова.-- По-моему, ты небрежно сформулировала вопрос. Уточни,пожалуйста.-- Тогда скажи: существуют ли бесспорные истины. Истины,которые не требуют доказательства.-- Конечно. Если бы не было таких истин, человек осталсябы зверем. А ему нужно знать, во имя чего он живет.-- Значит, человек живет во имя истины?-- Мы--да. Мы, советский народ, открыли непреложнуюистину, которой учит нас партия. За нее пролито столько крови ипринято столько мук, что спорить с нею, а тем более сомневаться-- значит предавать тех, кто погиб и... и еще погибнет. Этаистина -- наша сила и наша гордость. Искра. Я правильно понялатвой вопрос?-- Да, да, спасибо,-- задумчиво сказала Искра.--Понимаешь, мне кажется, что у нас в школе не учат спорить.-- С друзьями спорить не о чем, а с врагами надо драться.-- Но ведь надо уметь спорить?-- Надо учить самой истине, а не способам еедоказательства. Это казуистика. Человек, преданный нашейистине, будет, если понадобится, защищать ее с оружием в руках.Вот чему надо учить. А болтовня не наше занятие. Мы строимновое общество, нам не до болтовни.-- Мать бросила в пепельницуокурок, вопросительно поглядела на Искру.-- Почему ты спросилаоб этом?Искра хотела рассказать о разговоре, который еерастревожил, о восклицательных и вопросительных знаках, покоторым Леонид Сергеевич оценивал искусство, но посмотрела впривычно суровые материнские глаза и сказал:-- Просто так.-- Не читай пустопорожних книг, Искра. Я хочу проверитьтвой библиотечный формуляр, да все никак не соберусь, а мнезавтра предстоит серьезное выступление.Формуляр Искры был в полном порядке, но Искра читала ипомимо формуляра. Обмен книгами в школе существовал, вероятно,еще с гимназических времен, и Искра уже знала Гамсуна иКеллермана, придя от "Виктории" и "Ингеборг" в странноесостояние тревоги и ожидания. Тревога и ожидание не отпускалидаже по ночам, и сны ей снились совсем не формулярногосвойства. Но об этом она не говорила никому, даже Зиночке, хотяЗиночка о подобных снах частенько говорила ей. Тогда Искраочень сердилась, и Зина не понимала, что сердится она заугаданные сны.Разговор с матерью укрепил Искру в мысли о существованиинепреложных истин, но кроме них существовали и истины спорные,так сказать, истины второго порядка. Такой истиной, вчастности, было отношение к Есенину, которого Искра все эти дничитала, учила наизусть и кое-что из которого переписывала втетрадь, поскольку книга подлежала скорому возврату. Онапереписывала тайком от матери, потому что запрет, хоть и негласный, все же действовал, и Искра впервые спорила софициальным положением, а значит, и с истиной.-- А я давно все понял,-- сказал Сашка, когда она поведалаему о своих сомнениях.-- Есенину просто завидуют, вот и все. Ихотят, чтобы мы его забыли.Такое простое объяснение Искру устроить не могло. Апосоветоваться было не с кем, и она, основательно подумав,решила расспросить при случае Леонида Сергеевича.В школе царила тишина, словно не было неприятногоразговора среди парт первоклашек, не было чтения крамольныхстихов, да и самого вечера у Артема тоже вроде бы не было.Валентина Андроновна никого больше не вызывала, при встречахмилостиво улыбалась, и Искра решила, что Леонид Сергеевич прав:случилось под горячую руку. Никто не путал порядок вещей,истины оставались истинами--такими же чистыми, недоступными иманящими, как восьмитысячники Гималаев. Искра по-прежнемуусердно занималась, читала стихи и неформулярные романы, игралав баскетбол, ходила с Сашей в кино или просто так и регулярновыпускала стенгазету, поскольку была ее главным редактором.Глава четвертаяСтрого говоря, Зиночка постоянно жила в сладком состояниилегкой влюбленности. Влюбленность являлась насущнойнеобходимостью, без нее просто невозможно было бы существовать,и каждое первое сентября, заново возвращаясь в класс, Зиночкасрочно определяла, в кого она будет влюблена в данном учебномгоду. Выбранный ею объект и не подозревал, что стал таковым:Зиночка не усложняла свою жизнь задачей кому-топонравиться -- ей вполне хватало того, что сама она считаласебя влюбленной, мечтала о взаимности и страдала от ревности.Это была прекрасная жизнь в мечтах, но в этом году старыйспособ себя почему-то не оправдал, и Зиночка пребывала всостоянии страшного желания куда-то все время бежать и в то жевремя оставаться на месте и ждать, ждать нетерпеливо иотчаянно, а чего ждать, она не знала.В пятом классе Артем вовсе не был предметом ее тайнойлюбви (он был предметом в третьем, но не знал этого). Зиночкатогда спасла его от возмездия по страсти к сильным ощущениям: унее была такая тяга к страшному -- ляпнуть что-то, а потомпосмотреть, что из этого выйдет. Из того опыта ничего доброгоне вышло, но зато Зина всласть наревелась и долгое время ходилав героинях, даже за косы ее дергали сильнее и чаще, чемостальных девочек. И этого было достаточно, и она не обращалана Артема ровно никакого внимания еще целых три года, успевзаменить косички короткой стрижкой. А на дне рождения вдруготкрыла, что сама, оказывается, стала объектом, что нравитсяАртему, что он совершенно особенно смотрит на нее и совершенноособенно с ней говорит.Это было великое открытие. Зиночка невероятновозгордилась, стала пуще прежнего вертеться перед встречнымизеркалами и испытывать острую потребность в разговорах о томвечере, о любви, тоске и страданиях. Вот тут-то на нее инаткнулась Валентина Андроновна и легко выпытала все, правда,все настолько запутанное, что запуталась сама и оставила этобесперспективное дело.Все шло просто замечательно, если бы не двадесятиклассника, проявившие энергичный интерес. Один был простосамый красивый парень в школе, которого за красоту девичьебольшинство регулярно выбирало старостой класса и который сзавидным постоянством ничего не делал на этом высоком посту.Второй тоже был ничего, и Зиночка вдруг с ужасом поняла, что нанее свалилось слишком много счастья. Надо было что-то решать, арешать Зиночка не любила, страдала, убивалась и никогда ничегоне решала.Все всегда решала Искра. Зина выкладывала проблемы, Искрана мгновение сдвигала брови и выдавала программу. Точную,завершенную, не подлежащую сомнениям. И все было просто и ясно,но идти к подруге с вопросом, в кого влюбляться, казалосьнемыслимым. Искра строго осудила бы прежде всего самупостановку вопроса как явно скороспелую и отчастимелкобуржуазную (все, что не было направлено на служениеобществу, Искра считала мелкобуржуазным). А затем последовал былогичный анализ собственного Зиночкиного существа, и тутвыяснилась бы такая бездна недостатков, которые Зине предстоялоизжить до того, как влюбляться, что сама возможность любвиоткатилась бы лет этак на сорок. И Зиночке тогда оставалось бытолько плакать, потому что иных аргументов, кроме слез иполного отсутствия логики, у нее не было.Дома на совет рассчитывать не приходилось. Зина появиласьна свет, когда ее уже не ждали: через восемь лет после рожденияАлександры, а старшая, Мария, была совсем уже взрослой, с двумядетьми, и жила с мужем на Дальнем Востоке. У Александры тожебыла семья, она заходила редко, и Зиночке в ее присутствии быловсегда немного не по себе: она считалась маленькой на всевремена. Оставалась мама, вечно занятая своей больницей, вкоторой работала старшей операционной сестрой. Но мама -- такуж получилось -- была настолько старше, что уже не могласоветовать, забыв те времена, когда влюбляются сразу в троих. Сотцом, занятым по горло работой, совещаниями и собраниями, отаких вопросах говорить было бесполезно, и Зиночка оказаласьпредоставленной самой себе в ситуации сложной и непривычной.На контрольной по алгебре ее осенило, и она написала триписьма. Текст их отличался только обращением: "Юра, друг мой!","Друг мой Сережа!" и "Уважаемый друг и товарищ Артем!" Далеетуманно говорилось о чувствах, об одиноком страдающем девичьемсердце, о страшной тайне, которая мешает их дружбе в настоящеевремя, но, возможно, все еще обернется к лучшему, и ей, Зине,удастся совладать со своими страстями, и тогда она, одинокая инесчастная, попросит снова дружбы, которую сейчас -- временно!-- вынуждена была отвергнуть. Сочинив послания, в которыхдальнобойные обещания ловко затуманивались роковымислучайностями настоящего периода, Зиночка очень обрадовалась иподумала даже, что она ужасно хитрая и прозорливая. Правда,вопрос, кому их посылать, остался без ответа, но с этим Зинарешила пока не спешить: хватит и того, что она самостоятельнонашла выход, до которого никто на свете -- даже Искра! --никогда бы не додумался. Поэтому она положила письма в учебники немного повеселела. Контрольную при этом она, естественно,сделать не успела, но выдала математику Семену Исаковичу такогоревака, что старенький и очень добрый учитель поставил ей"посредственно".Три дня она решала вопрос, кому -- двоим! -- отправлятьписьма, а кому -- одному! -- не отправлять. Но тут выяснилось,что два письма она куда-то подевала и осталось всего одно:"Уважаемый друг и товарищ Артем!" И поскольку выбора небыло, она его и сунула Артему, когда рассаживались по партампосле большой перемены.Артем весь урок читал и перечитывал письмо, отказалсявыйти к доске, получил "плохо" и попросил запиской свидания.Зиночка не рассчитывала на свидание, но очень обрадовалась.-- Я, это, не понял,-- честно признался Артем, когда ониуединились в школьном дворе после уроков.--У тебя это...неприятности?-- Да,-- кротко вздохнула Зина.Артем тоже завздыхал, затоптался и засопел. Потом спросил:-- Может, помощь нужна?-- Помощь? -- Она горько усмехнулась.-- Женщине можетпомочь только слепой случай или смерть.Артем в таких категориях не разбирался и не очень имдоверял. Но она почему-то страдала; он никак не мог взять втолк, почему она страдает, но искренне страдал сам.-- Может, это... Морду кому-нибудь надо набить? Ты это...Ты говори, не стесняйся. Я для тебя...Тут он замолчал, не в силах признаться, что для нее он ивправду может сделать все, что только она пожелает. А Зиночкапо легкомыслию и женской неопытности пропустила эти три слова.Три произнесенных Артемом слова из той клятвы, которую он носилв себе. Три слова, которые для любой женщины значат кудабольше, чем признание в любви, ибо говорят о том, что человекхочет отдать, а не о том, что он надеется получить. А онаиспугалась.-- Нет, нет, что ты! Не надо мне ничего, я сама справлюсьсо своим пороком.-- С каким пороком?-- Я не свободна,-- таинственно сказала она, лихорадочноприпоминая, что говорят героини романов в подобных случаях.--Мне не нравится тот человек, я даже ненавижу его, но я дала емуслово.Артем смотрел очень подозрительно, и Зиночка замолчала,сообразив, что переигрывает.-- Этот человек -- Юрка из десятого "А"? -- спросил он.-- Что ты, что ты! -- всполошилась Зина.-- Юрка -- этобыло бы просто. Нет, Артем, это не он.-- А кто?Зиночка догадывалась, что Артем просто так не отстанет.Надо было выкручиваться.-- Ты никому не скажешь? Никому-никому! Артем молчал,очень серьезно глядя на нее.— Это такая тайна, что, если ты меня выдашь, я утоплюсь. — Зина, это, — строго сказал он. — Не веришь, лучше не говори. Я вообще не трепло, а для тебя… Опять выскочили эти три слова, и опять он замолчал, и опять Зиночка ничего не услышала. — Это взрослый человек, — призналась она. — Он женат и уже бросил из-за меня жену. И двоих детей. То есть одного, второй еще не родился… — Ты же еще маленькая. — А что делать? — отчаянным шепотом спросила Зиночка.-Ну что делать, ну что? Конечно, я не пойду за него замуж, ни за что не пойду, но пока — пока, понимаешь? — мы с тобой будем кок будто мы просто товарищи. — А мы и так просто товарищи. — Да, к сожалению. — Она тряхнула головой. — Я поздно разобралась в ситуации, если хочешь знать. Но теперь пока будет так, хорошо? Пока, понимаешь? — А ты маме очень понравилась, — сказал Артем, помолчав. — Неужели? — Зиночка заулыбалась, забыв о своих несчастьях с женатым человеком. — У тебя замечательная мама, и я в нее влюбилась. Я почему-то быстро влюбляюсь. Привет! И убежала, стараясь казаться трагической даже со спины, хотя ей очень хотелось петь и скакать. Артем понимал, что она наврала ему с три короба, но не сердился. Главное было не то, что она наврала, а то, что он ей был не нужен. Артем впервые в жизни открыл, где находится сердце, и уныло — скакать ему не хотелось — поплелся домой. И как раз в это время в директорский кабинет вошла Валентина Андроновна. — Полюбуйтесь, — сказала она и положила на стол два исписанных листка, вырванных из тетради в линейку. В тоне ее звучала печально-торжественная нота, но Николай Григорьевич внимания на эту ноту не обратил, поскольку был заинтригован началом: «Юра, друг мой!» и «Друг мой Сережа!» Далее шло нечто маловразумительное, но директор дочитал и весело рассмеялся: — Вот дуреха! Ну до чего же милая дурешка писала! — А мне не до смеха. Извините, Николай Григорьевич, но это все ваши зеркала. — Да будет вам,-отмахнулся директор.-Девочки играют в любовь, ну и пусть себе играют. Все естественное разумно. С вашего разрешения. Он скомкал письмо и полез в карман. Валентина Андроновна рванулась к столу: — Что вы делаете? — Возвращать неудобно, значит, надо прятать концы в воду, то бишь в огонь. — Я категорически протестую. Вы слышите, категорически! Это документ… Она пыталась через стол дотянуться до бумажки, но руки у директора были длиннее. — Никакой это не документ, Валентина Андроновна. — Я знаю, кто это писал. Знаю, понимаете? Это писала Коваленко: она забыла хрестоматию… — Мне это неинтересно. И вам тоже неинтересно. Должно быть неинтересно, я имею в виду… Сесть! По его команде когда-то шел в атаку эскадрон. И, услышав металл, Валентина Андроновна поспешно опустилась на стул. А директор достал наконец-то спички и сжег оба письма. — И запомните: не было никаких писем. Самое страшное -это подозрение. Оно калечит людей, вырабатывая из них подлецов и шкурников. — Я уважаю ваши боевые заслуги, Николай Григорьевич, но считаю ваши методы воспитания не только упрощенными, но и порочными. Да, порочными! Я заявляю откровенно, что буду жаловаться. Директор вздохнул, горестно покачал головой и указал пальцем на дверь: — Идите и пишите. Скорее, пока пыл не прошел. Валентина Андроновна остервенело хлопнула дверью. Терпение ее лопнуло, отныне она шла в открытый бой за то, что было смыслом ее жизни: за советскую школу. И отважно сжигала за собой все мосты. Если бы не было вечера накануне, Искра заметила бы повышенную шустрость Зиночки. Но вечер был, привычная гармония нарушилась; Искра больше занималась собой, а потому и упустила из-под контроля подружку. Совсем немного поработав на заводе, Сашка Стамескин стал заметно меняться. У него появилась какая-то усталая уверенность в голосе, собственные суждения и — что настораживало Искру -этакое особое отношение к ней. Он еще по-прежнему привычно поддакивал и привычно подчинялся, привычно присвистывая выбитыми зубами и привычно мрачнел при очередных выговорах. И вместе с тем минутами появлялось то, что давали отныне завод, зарплата, взрослая жизнь и взрослый круг знакомств, и Искра не знала, радоваться ей или бороться изо всех сил. В тот вечер они не пошли в кино, потому что Искре вздумалось погулять. А погулять означало поговорить, ибо идти просто так или молоть вздор Искра не умела. Она либо воспитывала своего Стамескина, либо рассказывала, что вычитала в книгах или до чего додумалась сама. Когда-то Сашка отчаянно спорил с нею по всем поводам, потом примолк, а в последнее время стал улыбаться, и улыбка эта Искре решительно не нравилась. — Почему ты улыбаешься, если ты не согласен? Ты спорь со мной и отстаивай свою точку зрения. — А меня твоя точка устраивает. — Эй, Стамескин, это не по-товарищески, — вздохнула Искра. — Ты хитришь, Стамескин. Ты стал ужасно хитрым человеком. — Я не хитрый.-Сашка тоже вздохнул.-А улыбаюсь оттого, что мне хорошо. — Почему это тебе хорошо? — Не знаю. Хорошо, и все. Давай сядем. Они сели на скамью в чахлом пустынном сквере. Скамейка была высокой, и Искра с удовольствием болтала ногами. — Понимаешь, если рассуждать логически, то жизнь одного человека представляет интерес только для него одного. А если рассуждать не по мертвой логике, а по общественной, то он, то есть человек… — Знаешь? — вдруг чужим голосом сказал Сашка. — Ты не рассердишься, если я… — Что? — почему-то очень тихо спросила Искра. — Нет, ты наверняка рассердишься. — Да нет же, Саша, нет! — Искра взяла его за руку и встряхнула, точно взбалтывая остатки смелости. — Ну же? Ну? — Давай поцелуемся. Наступила длинная пауза, во время которой Сашка чувствовал себя крайне неуютно. Сначала он сидел не шевелясь, пришибленный собственной отчаянной решимостью, потом задвигался, запыхтел, сказал угнетенно: — Ну вот. Я же ведь просто так… — Давай, — одними губами сказала Искра. Сашка набрал побольше воздуха, потянулся. Искра подалась к нему, подставляя тугую прохладную щеку. Он прижался губами, одной рукой привлек ее к себе за голову и замер. Они долго сидели неподвижно, и Искра с удивлением слушала, как забилось сердце. — Пусти… Ну же. — Она выскользнула. — Вот…— тяжело вздохнул Сашка. — Страшно, да? — шепотом спросила Искра. — У тебя бьется сердце? — Давай еще, а? Еще разочек… — Нет, — решительно сказала она и отодвинулась. — Со мной что-то происходит и… И я должна подумать. С ней действительно что-то происходило, что-то новое, немного пугающее, и поцелуй был не причиной этого, а множителем, могучим толчком уже пришедших в движение сил. Искри догадывалась, что это за силы, но сердилась на них за то, что они пробудились раньше, чем им полагалось по ее разумению. Сердилась и терялась одновременно. Наступило время личной жизни, и девочки встречали эту новую для них жизнь с тревогой, понимая, что она — личная и мамы. Жизнь эту нужно было встречать один на один: женщины, которые пробуждались в них так одинаково и так по-своему, жаждали самостоятельности, как все женщины во все времена.  



» Информ-строка
» Форма входа

» Календарь
«  Март 2024  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031
» Музыка
» Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
Copyright MyCorp © 2024Бесплатный конструктор сайтов - uCoz